Что такое психологическая травма.
Для начала кратко напомню о понятии травмы (хотя, это отдельная большая и серьезная тема).
Под травмой в достаточно вольном толковании мы будем иметь в виду реакцию субъекта на событие в его жизни:
вызывающее особо сильные переживания;
неспособность к адекватному реагированию;
устойчивые патологические последствия в душевой жизни.
Более строгую концепцию психологической травмы разработал и описал Генри Кристал.
Принято различать шоковую (острую) и кумулятивную (накопительную) травму.
Шоковая травма - это реакция на некое событие (авария, теракт, изнасилование, природные катаклизмы). Как правило, можно выделить момент до - когда жизнь была относительно нормальной и существование после - когда жизнь перестала быть удовлетворительной.
Но не любой интенсивный или болезненный аффект может стать травматическим! Травма - это не событие, травма - это реакция на него.
Кумулятивная травма (в том числе травма развития) - это нахождение в достаточно длительных неблагоприятных условиях без возможности протеста (в тюрьме, солдаты на войне - где нужно смотреть в лицо беспомощности и смерти; Г. Кристал описывает в качестве такой травмы травму Холокоста).
Более конкретно - травма развития - это «проживание детства или части детства в дефицитарных условиях, при которых происходит некоторое искажение развития».
Что такое повторное воспроизведение травмы.
Вамик Д. Волкан отмечает, что у людей, перенесших травму, часто присутствует повторение стремление к повторению травматического опыта, пусть даже болезненного. Это повторение часто носит навязчивый характер.
Очень часто психологически травмированные люди бессознательно загоняют себя в ситуации повторного воспроизведения травмы. «Травматик» - человек, перенесший психологическую травму - может вновь и вновь воспроизводить травматическую ситуацию, помещая себя в тяжелые или опасные условия, но, не замечая своего активного вклада в этого.
Впервые Зигмунд Фрейд заметил это навязчивое стремление к повторению и высказал свои предположения об этом в работе «По ту сторону принципа удовольствия». Он рассуждал - если вся жизнь управляется только принципом удовольствия, как мы можем объяснить навязчивое стремление к повторению болезненных переживаний? Фрейд предположил наличие некоторой силы, противостоящей удовольствию, и разработал свою теорию «инстинкта смерти» как противоположности «инстинкта жизни». Но не все современные специалисты разделяют эту теорию.
Генри Кристал, посвятивший своей труд разработке концепции травмы в строгом понимании этого термина, отмечает, что навязчивое повторение травматического опыта является впечатляющей частью травматического невроза.
Я опишу разные проявления и примеры навязчивого воспроизведения травматического опыта (кумулятивной и шоковой травмы), но подробнее мне было бы интересней остановиться на травме развития и ее воспроизведении в жизни и в терапевтических отношениях.
По ссылкам разных авторов (Генри Кристал, Ральф Ромео Гринсон, Вамик Д. Волкан, Отто Фенихель, Сессиль де Монджуа, Зигмунд Фрейд) навязчивый травматический опыт может выражаться в следующих проявлениях:
в явлениях флэшбэк - «обратный кадр» - короткий ретроспективный кадр
(картинка), сопровождающийся рецидивом визуальных ощущений, физических симптомов, интенсивных эмоций, связанных с травматическим опытом;
в полном или частичном проигрывание травмы в дневное время в форме
фантазий, мыслей, проживания чувств;
во снах;
в паттернах поведения.
Мой профессиональный интерес в наибольшей степени направлен на навязчивое проигрывание травматического опыта в паттернах поведения в жизни и терапевтических отношениях, на чем мы и остановимся подробнее (остальные явления более полно освещены в одноименной лекции).
Ральф Ромео Гринсон отмечает, что попытка запоздалого овладения старой травматической ситуацией вызвана надеждой на более счастливое окончание прошлой травматической ситуации.
Так, одна из участниц терапевтической группы долгое время, не осознавая того, настраивала членов группы против себя – провоцировала их на агрессивное поведение по отношению к себе и отвержение. Эта участница долгие годы, учась в интернате, была изгоем и аутсайдером среди одноклассников. Поэтому она бессознательно стремилась к воспроизведению опыта отвержения с той целью, что бы наконец-то уж справиться с травмирующей ситуацией - избежать отвержения, взять ситуацию под контроль; или в данной ситуации на сей раз совладать-таки с непереносимыми чувствами.
Ральф Ромео Гринсон добавляет, что при этом Эго учится справляться с чувством беспомощности путем активного повторения ситуации, которая когда-то вызывала ощущение паники. Активное повторение травматического переживания является средством запоздалого овладения им. Эго, которое было пассивно в травматической ситуации, активно воспроизводит это событие в более благоприятных условиях, и учится справляться с ним.
Генри Кристал также указывает на потребность в повторении интенсивных аффектов (например, страха, унижения, стыда, беспомощности и бессилия), которое может удовлетворяться, в том числе, и за счет проигрывания действий с проживанием соответствующих чувств – как потребность в восстановление комфорта от испытывания этих чрезмерных и затопляющих аффектов.
Р.Р. Гринсон добавляет, что в навязчивом повторении присутствует контрфобический элемент - событие повторяется, потому что до сих пор страшит человека, и он бросается навстречу своему страху.
Здесь работает такая защита как реактивное образование - когда аффект заменяется противоположным ему: в данном случае страх заменяется на бесстрашие. Такое повторение может вести к чувству овладения ситуацией, удовольствию, триумфу.
Кроме этого, такое повторение является отрицанием, что тревога все еще существует.
Также это может быть попыткой получить свидетелей, которые подтвердят это «отсутствие страха».
Например, чрезмерная сексуальная активность с малознакомыми партнерами может означать, что жертва жестокого и извращенного изнасилования пытается отрицать тревогу, пытается убедить себя, что она больше не боится.
Подобным примером может быть жертва нападения, которая бессознательно продолжать ходить в ночное время по опасным безлюдным местам, пытаясь спровоцировать появление и проживание прежних эмоций, и пытаться справиться с ними, овладеть ими.
Чрезмерная повторяемость показывает, что в нее вовлечен невротический конфликт.
Генри Кристал замечает, что героические действия бывшей жертвы травматической ситуации (или действия, содержащие активное противостояние агрессору) также имеют потребность в повторении.
В «мирных условиях» эти действия являются чрезмерно интенсивным ответом на стимулы из вне и затрудняют адаптацию индивида.
Генри Кристал подчеркивает, что любой тип активности (противоборства, противостояния) во время травматической ситуации лучше пассивной и беспомощной капитуляции и приводит к минимизации тяжести последствий.
Однако способность к активности перед лицом подавляющих стрессов в дальнейшей жизни взимает собственную плату. Те люди (часто - дети), которые вели себя активно (или даже героически) в травматической ситуации, впоследствии испытывали сильную потребность в повторении героических деяний, что приводило к плохо адаптивному поведению.
Такие «травматики» имеют, большей частью, психологию борцов, а не жертв. У них ярко выражена потребность в преодолении. В отличие от «травматиков», с преобладанием психологии жертвы, они провоцируют неповиновение и агрессию в тех ситуациях, где такой ответ является неуместно преувеличенным.
Так, молодой человек 28 лет периодически воспроизводил в поведении «геройство», включаясь в борьбу за справедливость, «сражаясь» с коммунальщиками, нерадивыми работниками бюрократических органов, а также в магазинах, поликлиниках и т.д. Он демонстрировал активное противостояние и давал отпор «нарушителям справедливости». Это была попытка справиться с униженностью в детские годы, частично проведенные в детском приюте, где царило подавление, унижение со стороны воспитателей. Но это не проходило для него бесследно – он постоянно находился в напряжении и в поиске «врагов»; ситуации противоборства вызывали у него сильное волнение, а потом он долго восстанавливал эмоциональное равновесие.
Вообще для людей с травмой развития, которые в детстве страдали от жестокости, унижения часто присуще чередование роли жертвы и агрессора.
Для таких «травматиков» диапазон реагирования сужается до двух выборов: либо он жертва, либо - сам агрессор. Третьих вариантов (например - отшутиться, выйти из конфликтной ситуации) человек не находит.
Для таких людей (кроме прочих причин) есть некое ощущение героизма в том, чтобы попадать в травматические ситуации и выживать в тяжелых условиях.
В. Д. Волкан говорит про сопротивление навязчивого повторения в терапевтической работе (имея в виду сопротивление изменению привычного поведения).
В клиническом сеттинге навязчивое повторение проявляется наиболее отчетливо, когда детская травма и привычный отклик на нее пациента повторяются после того, как пациент понял и узнал ее первичный смысл.
Так, пациентка (назовем ее Катя) по окончанию терапии разрешила привести в пример свою историю, естественно, изменив узнаваемые особенности. Катя – пациентка с психопатическими чертами характера, в терапевтической работе, осмыслив, и частично отгоревав свою детскую травму, продолжала и в жизни, и в отношениях с терапевтом разыгрывать паттерны поведения, которые можно описать под заголовком: «БИТЬ или БЫТЬ БИТОЙ». Третьего варианта для нее
не было.
Катя с детства исполняла роль «плохой девочки» - она воровала, рано начала половую жизнь, курила, выпивала, попадала в милицию за наркотики, с 15 лет не ночевала дома. Мать жестоко била ее. Ремень не помогал, била тем, что потяжелее. Отец был индифферентен по отношению к дочери.
В дальнейшей жизни пациентка сама идентифицировалась с садистической матерью и получала удовольствие тогда, когда «била» - когда ей словами удавалось сделать больно другим. Она знала все болевые точки партнера и метко попадала в них!
Но еще чаще она такой провокацией добивалась ответного нападения своих многочисленных мужчин, от которых ей опять-таки жестоко доставалось; после чего приходила на сессию с синяками.
По отношению ко мне, как к терапевту, Катя тоже продолжала играть привычную роль "плохой девочки" – опаздывала на сессии, не предупреждая об этом; порой отменяла сессии за минуту до их начала или вообще не предупреждала о своей неявке; не оплачивала пропуски и сессии своевременно. Порой, отдавая деньги, она высыпала на стол горсть мелочи или рваных мятых купюр. Были случаи, что она приходила на сессию то пьяная, то вдруг неожиданно, без предупреждения с маленьким сыном – понятно, что при этом терапевтическая работа была сорвана. Так она и меня, можно сказать, «била» – обесценивая и унижая, подрывая терапевтическую работу.
В моем ответном отклике на Катю я ловила себя на том, что у меня копится и растет раздражение. Мысленно я ловила себя на желании жестко, категорично, критично высказать то, что я думаю.
Размышляя над этой ситуацией и своими чувствами, я понимала, что привычный опыт пациентки: проигрывать знакомую ей роль «плохой девочки» - демонстрировать «плохое поведение» и провоцировать на то, чтобы быть битой за это. Только так она могла почувствовать к себе внимание, только такой контакт был возможен.
В терапевтическом контакте, демонстрируя описанное поведение, она также бессознательно разыгрывала роль «плохой девочки», и провоцировала меня, условно говоря, на «побои» - жесткими словами, фрустрирующими интерпретациями. Она бессознательно провоцировала на то, чтобы «били больно», иначе она вообще не чувствовала контакта.
Осмыслив это, я поняла, что наилучшим способом будет не принимать роль «мамы», которую мне старательно предлагала занять пациентка, а обсуждать, происходящее в нашем контакте, - показывая Кате, как она воспроизводит травматический опыт, и пытаться сопоставить это с ее отношениями в жизни (которые были очень похожи на то, что разворачивалось между нами).
В.Д. Волкан добавляет, что развитие терапевтических отношений само по себе представляет навязчивое повторение предшествующего травматического опыта. Это дает возможность проработать его в отношениях с терапевтом. |
|